Как-то в сладкие детские годы застоя молодой писатель с упоением рассказывал по радио о своих первых впечатлениях от «Капитанской дочки»: дочитав фрагмент, когда началась метель, он взглянул в окно, где на смену серой ноябрьской сырости действительно заметало! Он был потрясен магией гениального писателя…

Но не о Пушкине мне хотелось бы рассказать (хотя его творчество лидирует по коэффициенту смысловой насыщенности, как мне доказали программисты). Виктор Гюго, которым восхищался великий Достоевский, преодолевая географические и ментальные разрывы, ниспосылает мне уверенную сильную руку… Жана Вальжана из романа "Отверженные"! Писатель не придумал своего героя – был реальный прототип, каторжник Пьер Мирель. После освобождения ему помог лишь католический епископ… Это произвело на бывшего каторжника, не знакомого с людским милосердием, такое глубокое впечатление, что он весь остаток своих дней посвятил служению добру.

Уверена, что Пьер Мирель (или Жан Вальжан) всегда рядом с нами, в чем я сама убедилась серым мартовским утром, ковыляя по снегу с тяжеленным портфелем (общественный транспорт по частному сектору не ходил). Поскользнувшись и в очередной раз ловя портфель на льду, я набралась наглости и подумала: да, это было давным-давно, в далекой Франции, когда у Козетты ведро стало легче, но… Пусть же мой портфель здесь и сейчас станет хоть чуточку подъемным! Чтобы можно было пересечь наст рядом с очередной огромной черной лужей!

Набрала воздуха полной грудью, и вдруг… Портфель действительно стал легче! Что за чудеса? Неужели я успела привыкнуть к грузу, казавшемуся непосильным? И сапоги уже не разъезжаются на льду…

Портфель подхватила чья-то рука. Я почувствовала тепло сквозь маленькую мокрую варежку. Подняла глаза – увидела в сереющем небе силуэт высокого мужчины. Попыталась рассмотреть его лицо, но никак не получалось…

– Такая маленькая, а такой тяжелый портфель, – услышала я его вздох.

Поплелась рядом, не зная, как выразить свою благодарность. Возвращая портфель у школьных ворот, он вынужден был пригнуться, и наконец-то я разглядела его лицо… которое мастерски изобразил П.Н.Пинкисевич в романе «Отверженные» в 1972году! Но гений писателя изобразил Жана Вальжана целых два века тому назад…

 

Сочетание доброты и праведного гнева, силы и мягкости, смелости и заботы – портрет настоящего мужчины. Такие люди, как Жан Вальжан, встречались во времена моего детства – во Франции и Германии, СССР и Китае, в США и Сингапуре…

 

Отгремели французские, русские и прочие революции – буржуазные и социалистические, им на смену пришли мятежи и восстания – «управляемые» и «стихийные» с неописуемым зловонием социальных катастроф. Люди теперь по-другому одеваются, разговаривают, ведут бизнес. Но по-прежнему "рай богатых создан из ада бедных", «пользуясь неравенством для доказательства равенства».

 

Современные ровесницы Козетты больше не играют в куклы, предпочитая выгуливать собачьи стада на детских площадках, гавкая в ответ на замечания, увы, не только лексиконом Гавроша: «Этшкое?» Девочки напоминают юных Эпонину и Азельму, с той только разницей, что эти героини романа "Отверженные" играли в дочки-матери с... котенком, а не с псом! Ой-ой, уже слышу, как загавкала буржуазия (не только в Люксембургском саду и не только по-французски): «Будь же гуманным! Надо жалеть животных!»

Виктор Гюго утверждал, что эпизод с Ватерлоо – наисильнейший в его романе. Не смею спорить с автором. Но невольно подумала: за целый век классик смог разглядеть в этом буржуа из Люксембургского сада …прообраз Гитлера, истинно любящего животных и неистово уничтожающего людей! Алый цвет присущ не только королевским ваннам… Ведь «human» означает «человек» - почему же на его место, для любви и заботы, воздвигаются животные? Конечно же, «Бог угощает вселенную», не забывая даже самой маленькой птички, которая в благодарность за ниспосланную крошечку снова и снова воспоет хвалу Всевышнему. Но, как ни странно, только псов люди окрестили «друзьями человека» - не львов, не ланей и даже не крыс (не подверженных коронавирусу). Может, поэтому мы улыбаемся «зубами, а не душой», подражая друзьям с собачьим оскалом? Эх, «скажи мне, кто твой друг, а я скажу, кто ты!»

 

«Мадам-для-всех» встречаются не только на улицах – иногда они даже уверяют себя и других, что «живут гражданским браком» - "бегут бегом по жизни, чтобы поскорее покончить с нею" и становятся матерями, принадлежа к млекопитающим. Редко какой мужчина не мнит себя «петухом в курятнике». А для этого необходимы средства! «О, если бы у добрых людей была толстая мошна!» Однако же «звезда любви – на нищем чердаке». Гюго непревзойденный поэт – конечно, я не знаю французского языка и не могу судить об оригинале, но его звезда сияет не только в романах, хотя он вошел в историю мировой литературы в первую очередь как великий прозаик.

 

Как и в древности, женщины отдают сердца – мужчины берут тела. «Любовь – жизнь, если она не смерть. Колыбель, но и гроб». Может, поэтому в старухах никогда не наблюдается недостатка, как остроумно подметил писатель? Или же просто «изнеженность вырождается»? Ночь знает об этом больше, чем день…

 

Довольствуются ли наши современники вечностью, или же им необходима собственная «долговечность битой посуды»? Видимо, «остановились с тупым терпением животных, которым в такой же мере понятны действия человека, как человеку – пути провидения»! Однако «близость могилы расширяет горизонт мысли» и открывается истина. Чем же истина отличается от «бездны правды», кишащей в канализационных стоках? Все борются за правду, но никто не борется за истину. А в чем же разница? Правда действительно любит бороться, а истина – не борется, она пребывает. С нею сражаться бесполезно! Потому что она побеждает, и побеждает любовью! Правда любит быть высказанной, «голой», а истина – «прикровенной». Истина уж точно не будет крикливой! Правда в огне не горит и в воде не тонет, а истина – в любви горит и в милости тонет… Нет, истина не рождается в споре – она пребывает вечно! Как и Евангелие – это не газета, чтобы сообщить текущие новости. Оно пребывает вечно!

 

По-прежнему разрушаются древние монастыри – вырастают новые баррикады, и не только на месте бывшей Бастилии. «Всем хочется найти положение, в котором удобно убивать и покойно умирать». Мечты о порядке как о «всеобщем мире» остаются по-прежнему несбыточными. Если во второй части романа Жан Вальжан спасается с Козеттой в стенах монастыря, то в четвертой, заключительной, части – вместе с Мариусом убегает по «клоаке старого Парижа», где «много мрака, но нет больше тайн». «На земле – непостижимое, под землей – непроходимое; на земле – смешение языков, под землей – путаница подземелий». То есть выбор за нами, читателями: или мы на земле изучаем языки среди непролазной запутанности всех времен и народов, или же – пребудем в сточных трубах, пожравших Рим, коль требования желудка становятся единственным законом? А то, что «желудок под час парализует сердце», нет необходимости доказывать (и не только с медицинской точки зрения). Странные, непонятные вещи, происходящие за стенами монастыря, тщательно описанные классиком во второй книге романа, как раз и направлены на «борьбу с желудком», чтобы не только Париж, создавший законы, моду и рутину, не задохнулся в собственных испражнениях. Сейчас мы имеем возможность ежедневно наблюдать, что творится после сожжения Собора Парижской Богоматери (спасенного два века назад… Виктором Гюго (!) после выхода в свет его одноименного романа): люди едят не только яйца, когда им хочется, ни у кого не спрашивая благословения, и бросают не только скорлупу в стражей порядка. Когда же закончится это светопреставление? Смею предположить: когда сердце возьмет верх над желудком! А пока – трясется несчастное человечество, «толпа объявляет войну народу» и «по степени оскорбления узнают Бога»… И звучит набат – трудно сказать, чьих рук это дело: человеческих или Божиих? Может, хватит «оскорблять молнию» - все равно не светит нашим современникам «эсхиловское величие»!? Исход дня уже очевиден: окошко, где зажгли маленький огонек надежды, по-прежнему рискует быть разбитым! Ружей уже более чем достаточно – и их выдают детям! Если «только народы-варвары вырастают после победы», то… кто же в наши дни «не варвар»? Зависит ли величие народов от меча и шпаги или… от танков, истребителей или крылатых ракет? «Меньше славы, зато больше свободы» - хотелось бы жить по этому принципу, завершающему во второй книге трагические страницы Ватерлоо…

 

Чиновники всех времен и народов, кажется, без запинки цитируют Гавроша: «На кого изволите жаловаться?.. Контора закрыта, я больше не принимаю жалоб!»

Сквозь глубину веков бьют в набат пророческие слова классика: «когда включаешь свет – одевают маску» – тут уж «…история повествует, а не выдает…» Превосходство власти, оказывается, не только в оковах, но и в маске! Не только над Ватерлоо царит «триумф посредственности» - кратко и лаконично поставленный диагноз, непобедимый (увы!) веками… Когда же «умолкнет дробь барабана и возвысит голос разум»?

 

Хотя «отчаянье – последнее оружие, иногда приводящее к победе», однако… Небеса открыты! Как бы ни усердствовала «потьмуха» и маскарад облаков над запоздавшим рассветом, как усердно дожди ни заливали бы пропитанную пОтом и кровью землю, как бы устрашающе ледяная корка ни трещала у вас под ногами, увлекая в грязь, помните: с высоты Отец видит все! Крепкой, уверенной рукой Он возьмет на себя наше бремя, если мы уже не в силах справиться.

 

И пусть Пьер Мирель, будучи военным санитаром, погиб в битве при Ватерлоо, однако на жизненном пути нам вновь и вновь повстречается… Жан Вальжан! Нет-нет, он не уходит от нас, хотя есть масса случаев, когда «требуется мужество, чтобы уйти». Нам просто необходимо заблаговременно снять затасканную маску и не кричать самоуверенно на «языке нищеты», что, дескать, «своя ноша не тяжела!»

Не верите? Тогда прочтите роман «Отверженные» еще раз!

Впрочем, «свидетельствовать истории о сверхчеловеческом воспрещено».